Читать

LXXXII.

Все разошлись, и Акхил остался наедине с дрезиной. Он аккуратно завел ее в старый гараж под железнодорожными путями, выбрался из кабины, залез наверх. Колдомёт был разряжен и вычищен. Акхил сел, свесил ноги вниз, достал из кармана пиджака маленькую пенковую трубку и кисет. Спокойно раскурил, собираясь с силами. Он знал, что время поджимает, но его переполнял страх. Простой человеческий страх. Он сделал затяжку, а потом рассеянно смотрел, как сизый дым, танцуя, поднимается кверху и растворяется в воздухе.

Первый раз это чувство накрыло его сразу после Смещения. Дома, в Индии, он привык к хаотично двигающимся толпам людей, к потоку лиц, напирающих со всех сторон. Или, по крайней мере, он так считал. Но в тот день в кампусе университета Гумбольдта, где он работал, прозвучала сирена. Он сначала не понял, в чём дело, вышел вслед за остальными из лаборатории на улицу. Сирена звучала, а потом резко заглохла, и тогда люди начали меняться. У кого-то отрастали добавочные конечности, кто-то просто лопался и опадал красным дождем на землю, кто-то раздувался, как воздушный шарик. Паника началась сразу же. Все побежали. Крики. Небо стало сиреневым.

Акхил затянулся трубкой, еще раз перепроверил колдомёт. Да, именно тогда он начал бояться людей, потому что при всех ужасах, которые начались, при всех невероятных искажениях и искривлениях реальности самыми страшными для него всё равно оказались простые люди. Паникующие, истеричные, глупые, превратившиеся из людей в толпу.

Снаружи раздался шум, но Акхил не обратил на него внимание. На Александрплатц всегда было шумно. Он предпочитал отсиживаться тут, в гараже с дрезиной или в кают-компании в подземном бункере Серба. Переезд в менее людный Пренцлауэр-Берг был для него настоящим спасением. Если бы не…

Если бы не необходимость жить в кирхе и быть частью замкнутого круга по использованию непонятных и опасных сил и эксплуатации людей, которым эти силы неподвластны. Всё существо Акхила противилось колдовству. Он всегда был атеистом, но это убеждение исходило из еще более глубинной веры – в то, что люди абсолютно равны. Смещение уничтожило это на корню. Люди не только перестали быть равными по своим общественным возможностям, они полностью потеряли всякую надежду на равенство. И хуже всех были колдуны, запертые в своих башнях, сосущие ресурсы и жизнь из остального города. В последнее время Акхил всё больше и больше задумывался о лицемерии собственной жизни и приходил к выводу, что…

Шум снаружи усилился. То, что он поначалу принял за обычные шумовые отходы жизнедеятельности, вдруг показалось ему чем-то более серьезным. Пол под дрезиной содрогнулся раз, другой, третий. Раздалось несколько громких хлопков. Акхил спрыгнул вниз, аккуратно положил трубку на полку и выглянул из гаража.

Read more >

LXXXI.

Восемью минутами ранее Лу быстрым шагом шла до дома Пилар, не зная, что та уже вышла. Вместе с ней Лу рассчитывала пойти к Оксане и предупредить ее тоже. Лу не сильно верила в помощь Александра, но Оксана была действительно могущественной колдуньей, а главное – госпиталь нужно было спасти любой ценой. Лу злилась. На Арка, который пошел к предательнице Доротее, вместо того, чтобы спасать Алекс. На Пшигоду, который так устал вчера вечером, что тянул с рассказом до утра. На Пилар, которая опоздала. В конце концов, на себя, потому что не смогла всё это предвидеть, предупредить и предсказать. Часть этих претензий точно была необоснованной, но злость раздувала внутренний огонь Лу и, как ей иногда казалось, делала ее сильнее.

Ей нужна была эта сила, в чём Лу не призналась бы даже Ирджиху, потому что она очень боялась. Страх вперемешку с сомнениями и с синдромом самозванца змейкой ползал по ее душе. Так часто бывает с теми, у кого долгое время ничего не было. Когда что-то появляется (дом, семья, добро, работа, власть) – змея просыпается и начинает свой скользкий путь.

Дома Пилар не оказалось. Лу постучала еще раз, сильнее, полминуты потопталась у двери, но никто так и не ответил. Прислушалась: тихо, Мигеля слышно не было. Значит, они уже вышли, и Пилар либо заводит Мигеля в госпиталь, либо уже спешит в кирху. Лу выбежала из дома и одним плавным движением обратилась в птицу.

Лу-оспри всегда была целеустремленнее, увереннее в себе, спокойнее, чем Лу-человек. Может, дело в птичьих гормонах, а может, в чём-то еще, но превращение всегда действовало на нее как ледяной душ. Она взлетела над площадью за несколько могучих взмахов крыльев, сначала полетела на северо-восток, дабы убедиться, что маленькая фигурка Пилар не движется по Пренцлауэр-аллее в сторону кирхи.

Потом, развернувшись в воздушном потоке, распластавшись в попутном ветре, она вернулась в небо над Александрплатц. Единственное, что Лу-оспри не могла сделать, это остановиться. Двигаясь по широкой спирали, она несколько раз облетела площадь, высматривая в людском вареве две фигурки: побольше и поменьше, держащиеся за руки. На очередном витке она их заметила, пошла на снижение и тут почувствовала ее.

Волну наглой, неприятной силы, которая, словно дуновение отравленного ветра, прошла в нее, а потом и сквозь нее. Однажды, месяц с небольшим назад, когда Лу только училась быть птицей, природа взяла свое, и она убила и съела мышь. Та оказалась чем-то больна, и Лу жестко рвало и мутило, сначала в птичьем облике, а потом и в человеческом. Сейчас ощущения были сопоставимые.

Земля рядом с выходом из подземки набухла и лопнула, словно гнойник. Всё вокруг замелькало, окрасилось лиловым, белым и фиолетовым. Пилар и Мигель стояли совсем неподалеку от этого. Рядом с ними открылось несколько порталов, и из них стали вылезать уродливые твари. Лу, погасив приступ паники, спикировала, превратилась в человека и подтянула все силы, до которых смогла дотянуться.

Началось.

Read more >

LXXX.

Утро у Пилар выдалось тяжелым. Мигель разбудил ее чуть-чуть до рассвета, когда небо только начало розоветь. Сыну Пилар было девять, он родился незадолго до Смещения. Когда врачи рассказали, что ожидает родителей ребенка с такими осложнениями, отец Мигеля исчез без всякого колдовства, оставив Пилар совсем немного денег, а также чувство глубокого изумления природой мира и людей. Изумление сменилось смирением, и когда одиннадцать месяцев спустя Смещение вывернуло реальность наизнанку, Пилар это потрясло меньше, чем кого-либо. Она оказалась готова к этому, словно вся ее жизнь до той поры подводила ее к апокалипсису.

Пилар очень быстро поняла, что в мире, где всё решают не деньги, не связи, а смелость, адаптивность и колдовская сила, у нее неплохие шансы. Единственным якорем, который был в ее жизни, оказался Мигель, маленький, слабый комок плоти, требующий постоянной защиты и опеки, и тогда она превратила его в фундамент, на котором построила собственный дом. Мигель оправдывал любые поступки, отметал все моральные императивы, сводил на нет сомнения. Пилар вгрызалась в новую реальность, цеплялась за все видимые и невидимые возможности, потому что зарабатывала на жизнь не только себе, но и ему, беспомощному, безответному мальчику, который даже в девять лет не мог себя кормить и одевать и будил ее до рассвета дикими криками.

– Chico, – говорила она, успокаивая сына, пока Мигель прижимался к ней всем телом и легонько дрожал. – Chiquito. Всё будет хорошо, chiquito. Начинается новый долгий день.

Мальчик проплакал всё утро, и Пилар долго собиралась, пила черный злой кофе чашку за чашкой, пыталась задвинуть на какую-то заднюю стенку своего сознания последствия тяжелой ночи. Она знала, что сегодня ей предстоит важная и сложная работа. Но какая-то часть ее сопротивлялась и твердила, что никакая работа, никакие колдуны со своими интригами, вообще ничто происходящее за пределами ее небольшой квартиры не так важно, как самочувствие и настроение ее ребенка.

Она оделась в обычную одежду – плотную теплую кофту и брюки карго с карманами, пока Мигель удовлетворенно агукал. Завтракать он, несмотря на все уговоры, наотрез отказался и теперь наслаждался маленькой победой над матерью. Пилар одела и его тоже, впихнула непослушные ручки-веточки в рукава куртейки, и они вышли на улицу.

День выдался солнечный и морозный. Зябко кутаясь в кофту, Пилар повела Мигеля через всю Александрплатц, в госпиталь Оксаны. Там жила медсестра Катрин, девчушка, которая присматривала за мальчиком, пока Пилар работала. По дороге Мигель вел себя беспокойно, капризно, не хотел идти обычным путем, тыкался во все стороны, как слепой щенок на поводке. Пилар крепко держала его за руку.

Благодаря редкому явлению февральского солнца площадь была полна народу. Люди, соскучившись за долгую зиму, высыпали на улицу, варили кофе в больших чанах, шумно обсуждали вчерашнее объявление. Уже начали работать торговые палатки и кабинки. Слышался стук молотка сапожника Даниэля, обосновавшегося в самом центре площади и за копейки чинившего даже самые требовательные и высокотехнологичные «Найки» и «Адидасы».

Мигель закричал внезапно и громко, как пожарная сирена. Некоторые прохожие оглянулись на него, но никто ничего не сказал – жителям Алекса была свойственна некоторая флегматичность. Надо ему – значит, кричит.

Мигель никак не хотел успокаиваться, он рыдал, махал руками и ногами и тянул Пилар куда угодно, но только не к госпиталю. «Такого приступа у него не случалось давно, – подумала Пилар, – с тех пор, как мы достали новые таблетки. Что же будет, когда они закончатся?»

Пилар и безутешный мальчик почти дошли до госпиталя. Крик Мигеля перешел в ультразвук, и Пилар вдруг почувствовала сильную колдовскую волну. Метрах в трех от них земля вспучилась, и серый асфальт площади окрасился сотней цветов. Кто-то сбоку весело засмеялся, но Пилар на всякий случай заняла боевую стойку. Рядом с ними упала крупная птица, резко затормозила перед самой землей, превратилась в Лу. Взгляд ее всё еще горел птичьим хищным огнем.

Read more >

Глава 7. Политика и снег

 

LXXIX.

До Александрплатц они доехали вместе на дрезине, а потом разошлись, каждый по своему делу. Акхил пошел парковать драгоценную дрезину в гараж для пущей сохранности, Пшигода – уговаривать Серба допустить их до Александра, Лу – искать Пилар. Арк же с Карманом отправились дальше пешком до музея Боде. Перед выходом Пшигода настоял на том, чтобы все вооружились: его столкновение с дуболомами могло означать, что всю компанию ждут и другие неприятные сюрпризы. Именно поэтому Арк, втайне жалея о погибшем в Шпрее пиджаке, шел в тяжелой, заслуженной куртке. По ее карманам были рассованы жезлы и прочие боевые артефакты. Но, по крайней мере, суровый февральский ветер не доставлял ему особых неудобств. Рядом довольно семенил Карман, неся внутри себя остальной арсенал. Песик любил Лу, но возвращению хозяина из госпиталя обрадовался чрезмерно.

День выдался холодным, промозглым и ясным. Лишь далеко на небе собирались тучи, но сильный южный ветер почти гарантировал, что они дойдут и до Алекса. А пока что Арк размашисто шел вперед и, несмотря на спешку и общую серьезность происходящего, радовался погоде. Его всегда привлекал контраст солнца и холода. Может, дело было в пушкинских стихах, которые мама читала ему в детстве, а может, просто так была устроена его нервная система, но за пару минут ходьбы он сумел почти расслабиться, отдаться ритму шагов и свежести ветра на коже. Может быть, конечно, дело было еще и в том, что он в пику своим привычкам не хотел думать о предстоящем разговоре с Доротеей.

Арк так и не мог понять своего отношения к ней. Она, несомненно, его привлекала: и внешностью, и быстрым переходом от силы к нежности, который он несколько раз замечал. Она казалась запутанной и решительной, могущественной и беспомощной, она отдавала приказы и нуждалась в помощи. Арк шагал и пытался разобрать, какая грань ее характера была рамой, а какая – картиной внутри.

Учитывая всё сказанное и не сказанное утром, она представлялась жертвой обстоятельств – хозяйкой могущественного артефакта, который хотел заполучить Виктор Лихтенхерц для достижения своих целей. Но она же тоже была, обязана была быть, частью этой игры. Она строила собственные планы. Что из произошедшего – ее куски пазла? И какую роль во всём этом на самом деле играл Хозяин? И куда, черт возьми, он подевался?

Арк прошел уже половину пути, так ничего для себя и не решив, когда Карман остановился и завертел головой. Арк тут же почувствовал движение, похожее на сильное дуновение ветра. Но оно не холодило кожу и не шевелило одежду – словно могучая колдовская волна прошила Арка насквозь, волна необычайной силы, необычайного желания, необычайной ярости. Она очень быстро двигалась в сторону Александрплатц. Арк дал Карману команду «Вперед!» и бросился за ней. Уже скоро он услышал крики.

Read more >

LXXVIII.

Ранним утром все собрались в кабинете Арка, не желая попусту тревожить остальных работников. Не было только Пилар, которая обычно приходила позже. На разных концах большого листа бумаги Арк написал: «Взрыв», «Бюст», «Клаус», «Нигош», «Лихтенхерц», обвел кругами. Подумал, не выписать ли отдельно Доротею, но не стал. Протянул линию от «Нигоша» к «Клаусу», оттуда ко «Взрыву». Еще одна линия соединила «Бюст» и «Лихтенхерцев». Пшигода добавил еще круги «Грег», «Танненбаум», «фон Штейниц» и «Тараск». Все уставились на последнее. Пшигода стал объяснять и рисовать.

– Грег, как мы видели, взорвал Поезд, – на бумаге появилась еще одна линия. – После смерти Грега его девушка получила кучу добра и поселилась в Роще Танненбаума, – еще одна. – Добро лежало в коробке, в которой я нашел вот это, – Пшигода развернул платок.

– Короткие жесткие волосы, – сказал Акхил. – Собачьи?

– Именно. Хундескопфы – значит, Лихтенхерц, – линия соединила соответствующие круги. – Теперь Клаус. Он Поезд не взрывал, но погиб не случайно. В тот день он был в Роще, говорил с профессором-нематологом, – линия соединила «Клауса» с «фон Штейницем».

– Нематологом?

– Изучающим червей, – пояснил Акхил.

– Точно. Нематолог живет в роскошном доме в Роще, потому что какое-то время назад придумал для Танненбаума страшную вещь, – еще одна линия. – Он создал заклинание, позволяющее при наличии артефакта необычайной силы вызывать Тараска, – на схеме появились соответствующие линии.

– Управлять им?

– Нет, только приманивать. Нужен предмет небольшого размера с очень высокой концентрацией колдовской энергии. Но, имея такую штуку, можно совершить самую большую террористическую атаку в истории нашего мира.

Акхил, не говоря ни слова, провел новую линию через весь лист. Она соединяла «Тараска» с «Бюстом».

– Вот что, – заявила Лу. – Им нужен бюст не просто так. Это наживка для Тараска, – она посмотрела на образовавшуюся схему. – Я думаю, мы можем провести еще одну линию, – и она соединила «Танненбаума» и «Лихтенхерцев». – Они должны действовать заодно.

– А как Клаус и Нигош связаны со взрывом? – спросил Арк.

– Перед отъездом я разговорил одного из работников станции Цоо. Пара кружек пива – и он стал моим сердечным другом. День взрыва он хорошо помнил. Еще бы, такое событие! И Грега помнил, из-за шрама.

– И что?

– А то, что Грег тогда почти весь день на станции простоял. Ходил туда-сюда, на людей смотрел.

– Ждал кого-то?

– Да. Клауса, выходит, и ждал.

– Кто-то, значит, узнал, что Клаус с фон Штейницем говорил, – сказал Пшигода. – Профессора пожалел, вдруг пригодится, а вот утечку информации всё-таки решил прикрыть.

– И одним камнем двух птиц сбил, – сделала вывод Лу. – И Поезд взорвал, и от утечки избавился.

– И еще на Нигоша вину свалил.

– Очень эффективно.

– Давайте теперь восстановим хронологию, – предложил Арк, глядя на расчерченную схему. – Виктор Лихтенхерц задумал совершить теракт невероятной силы при помощи Тараска. Профессор составил заклинание, Танненбаум ему заплатил.

– Так, – кивнула Лу.

– Для заклинания требуется огромный сфокусированный источник силы, – продолжил Арк. – Такой, наверное, всего один в Берлине, это бюст Нефертити. И Виктор планирует ограбление музея Боде.

– Стоп, – сказал Акхил. – Тут выходит несостыковка: бюст уже в руках у Лихтенхерцев. Зачем грабить музей, привлекать внимание?

Арк на секунду задумался, стоит ли раскрывать тайну Доротеи.

– Очень просто, – ответила Акхилу Лу. – Заклинание потом расшифруют. Всё может вскрыться, и тогда артефакт однозначно укажет на Виктора.

– Верно, значит, его нужно украсть. Бюст пропадает, и концы в воду.

– В Шпрее, – уточнил Пшигода.

– Пока всё логично, – продолжил Арк. – Но тут подворачивается Нигош, который давно копает под Виктора. Его ученик Клаус каким-то образом выходит на профессора. Это угрожает всему плану, и Виктор придумывает, как убить двух зайцев одним выстрелом.

– Но бюст оказывается в Шпрее, и его оттуда достать сложнее, чем планировалось. Поэтому ты видел там, внизу, собачьи скелеты.

– Верно! Пару месяцев Виктор пытается извлечь бюст…

– И тут появляешься ты, Арк.

– Значит, бюст – единственное, что нужно для атаки Тараска? Мы должны предупредить Доротею, – Арк встал с места.

Лу нахмурилась.

– Погоди, – сказал Пшигода. – Мы не знаем еще одного: где будет атака.

Все на секунду задумались, потом Акхил воскликнул:

– Да выборы же!

Он написал на листе еще одно имя: «Александр».

– Виктор захочет убрать своего главного противника на выборах.

– Думаешь, Тараск может убить Александра?

– Думаю, он может убить его избирателей.

– Kurva мать, – выдохнул Пшигода. – Они собираются выпустить Тараска на Александрплатц.

– Боже мой, – произнесла шокированная Лу.

– Нужно еще его каким-то образом незамеченным на Александрплатц доставить, – подметил Акхил. – Это не так-то просто.

– Они наверняка это продумали. Остается вопрос, как нам это остановить.

– Всё ясно, – заявил Арк. – Ключ ко всему – бюст Нефертити. Мы с Лу идем к Доротее и пытаемся правдами и неправдами его забрать себе или хотя бы обезопасить. Вы двое идите к Сербу, правдами и неправдами добивайтесь аудиенции у Александра. Он должен всё узнать немедленно. Если у нас получится, то через несколько дней, на сборе Совета, всё раскрывается, и Виктор получает по заслугам.

– Это хороший план, – кивнула Лу. – Только ты к Доротее сам иди, а я отправлюсь на Алекс. Она мне не очень доверяет, как и я ей. У тебя одного может быть больше шансов.

Арк кивнул.

– Выходим немедленно. Всех еще можно спасти.

Read more >

LXXVII.

Арк плохо спал. Плечо болело, лежать на правом боку было неудобно. В голове плавали разные мысли, путались, не давали уснуть. Он пытался настроиться на мерное посапывание Кармана, но даже этот годами испытанный трюк на этот раз не сработал. Маясь между сном и явью, Арк встал и спустился на первый этаж, выпить воды.

– Не спится? – напугал его голос.

В темноте на одном из кресел одинокой громадой сидел Пшигода. Арк налил воды и подсел к нему.

– Тебе тоже?

Пшигода кивнул. Его темные, глубоко посаженные глаза внимательно следили за другом.

– Слишком многое произошло за последние пару дней, – продолжил Арк.

– И многое изменилось, – сказал Пшигода.

Оба еще немного помолчали.

– Как ты себя чувствуешь? – наконец спросил чех.

– Лучше. Я не до конца понимаю, что именно со мной произошло там и почему я не полностью сошел с ума, как, например, Джек Нож.

– И почему Оксана вылечила тебя бесплатно.

Арк поднял бровь.

– Лу мне рассказала. Мне это не очень нравится.

– Я думал, ты любишь экономить.

– Чем больше я вникаю в происходящее, тем больше вижу, что нами управляют некие более могущественные силы. Не напрямую. Но где-то подталкивают, где-то помогают, где-то направляют.

– Ну, мы выполняем задание Совета…

– На одном уровне – да, – Пшигода помолчал, собираясь с мыслями. – Но есть еще и другие уровни происходящего, и на них мы просто фишки для игры в го, – Пшигода кивнул на доску, на которой до сих пор можно было рассмотреть руины стратегии Арка при игре с Акхилом.

– А кто играет?

– Кандидатов не так много. Совершенно точно – Лихтенхерцы. Они играют почти в открытую. Может быть, Танненбаум, но он может быть и заодно с ними. И я очень надеюсь, что Александр.

– Ты не знаешь наверняка?

– Нет. Александр – бог, Арк. И если Лихтенхерцы – боги в античном смысле, то Александр, пожалуй, дотянет и до библейского. Его мотивы, его логика, желания, воля неисповедимы. Неизвестны и, я полагаю, непознаваемы. В отличие от остальных, например, он бог весьма удаленный.

– В смысле?

– Ты его когда-нибудь видел?

– Нет.

– И я нет. А я живу на Алексе уже почти три года. Все знают, что он там, в своей Башне. Серб точно его видел и постоянно находится с ним в контакте. Но многие никогда не связывались с ним напрямую, даже не видели.

– И что же?

– Кому-то трудно верить в бога, которого не видно. Особенно когда чужие боги шастают среди людей в открытую. И напрямую управляют их жизнями.

– Думаешь, Александр об этом не знает?

– В том-то и проблема. Думаю, ему всё равно.

Оба еще немного помолчали, сидя в темноте.

Наконец Пшигода нарушил тишину:

– Арк?

– Да?

– Ты всё тот же?

– Не знаю. Кажется, да.

– Хорошо. Это нам пригодится. Я пойду спать.

И чех ушел.

Read more >

LXXVI.

– Я говорю по поручению Совета Города. Внимательно выслушайте то, что я скажу, и донесите до тех, кто не смог услышать. Вы не одни. Мы не одни. Берлин жив. Берлин един. Совет Одиннадцати принял решение восстановить Берлин под своим свободным, демократическим правлением. Мы возвращаемся к законной жизни. Мы возвращаемся к безопасной жизни. Мы возвращаемся к спокойной жизни.

Голос сделал паузу, словно для того, чтобы набрать воздуха.

– Мне кажется, это Александр, – высказал мнение Акхил. – Тембр изменен, но интонации его.

Они вчетвером – Пилар, Арк, Лу и он – сидели в кабинете Арка на втором этаже кирхи.

Голос продолжил:

– Третьего сентября, в День объединения Берлина, город снова станет единым. Не будет более раздробленных и конкурирующих зон. Не будет более воюющих колдунов, стремящихся отхватить каждый свой кусок.

Акхил громко фыркнул.

– В Берлине воцарится закон. С третьего сентября в силу вступает Новый Кодекс единого Берлина. У каждого будет возможность узнать и понять новые правила жизни. Появится Полиция единого Берлина, чьей главной обязанностью будут защита всех граждан и соблюдение Кодекса. Появятся независимые судьи, которые смогут защищать невиновных и карать преступников.

– Это то, о чём говорила Доротея, – сказал Арк. – Начинается.

– Жизнь граждан будет безопаснее и удобнее. С третьего сентября в оборот вводится Единая валюта Берлина, как альтернатива системе бартера и услуг. Каждый сможет зарабатывать и тратить деньги. Валюта будет выпускаться и находиться под неусыпной охраной Совета Города. С третьего сентября Совет Одиннадцати становится выборным органом. В этот день в Берлине пройдут первые со Смещения выборы. Они будут честными и открытыми. Каждый разумный гражданин города, вне зависимости от формы тела или колдовского потенциала, получит равное право голоса. Все подробности будут донесены до каждого жителя города позднее. Расскажите всем, кого увидите. Расскажите всем, кто не смог услышать. Вы не одни. Мы не одни. Берлин жив. Берлин един. День единения Берлина будет началом новой жизни.

Голос стих, а затем в кирхе, как и, наверное, во всём Берлине на секунду воцарилась абсолютная, звенящая тишина. А потом все стали говорить разом.

– Наконец-то нормальные деньги вводят, – произнесла Пилар.

– Так вот к чему оно всё шло, – сказал Арк.

– Это антиреволюция, – заявила Лу.

– Будет кровь, – предрёк Акхил.

Все снова замолчали и посмотрели друг на друга.

– Что вообще происходит? Может, я всё еще из Шпрее не выбрался? С чего вдруг они начали это делать?

– Я думаю, это было неизбежно, – сказал Акхил. – Рано или поздно колдунов бы скинули. Люди отлично справляются без них, посмотри на Фридрих. Они нами правят по праву сильного, но не по праву необходимого. Лу совершенно права, это антиреволюция. Колдуны наносят упреждающий удар.

– Мы тут все колдуны, – заявил Арк.

– Но некоторые колдунистее других.

– Неужели они просто так врут про выборы и законы?

– Конечно врут. Присыпают сверху политикой, как сахарной пудрой. О каком единстве, о каком равенстве может идти речь, если у нас в одном и том же городе живут люди и живут боги?

– Я не уверена, – сказала Лу. – Это будет зависеть от того, кем будет полиция: людьми или богами?

– Вот именно, – резюмировал Акхил. – Они сделают полицией тех же хундескопфов, например, и весь Берлин станет Музейным островом. Так хотя бы у нас есть свободные зоны: Алекс, Фридрих…

– Пренцлауэр-Берг? – спросил Арк, но Акхил не ответил.

– Хундескопы, – произнесла Пилар. – Пшигода сказал бы: «Хундескопы».

Все засмеялись, но смех получился натянутым.

– Кстати, где он? – спросил Арк.

– В Цоо, с портретами Клауса и террориста. Копает информацию.

– Пшигода сказал бы: «Коп-ает».

Шутка Арка была настолько плохой, что на этот раз смех прозвучал поживее.

Они спокойно поужинали, каждый погруженный в свои мысли. Акхил и Арк сыграли партию в го. Арк почти выиграл за белых, но индус в последний момент провернул несколько очень хитрых тэсудзи, разрушив все шансы противника. Пилар пошла домой, к сыну. Лу читала книжку.

Спокойный вечер прервал ввалившийся в дверь кирхи Пшигода. Его пальто было забрызгано чем-то темным, но когда Акхил и Лу подбежали к нему поближе, он отмахнулся. Быстро подошел к Арку, крепко обнял его.

– Плечо… – слабым голосом сказал Арк.

– Извини. Ты как?

– Жив. В сознании. Это главное. Ты-то как? Ты весь в крови.

– Это не кровь, всего лишь древесный сок. Прямо на входе на станцию на меня набросились несколько дуболомов. Нам очень многое нужно обсудить, но я валюсь с ног. С утра объявляем срочное собрание, а сейчас я хочу есть и спать.

– Оставайся в кирхе, – предложила Лу.

Пшигода кивнул и ушел умываться. От него нестерпимо несло свежесрубленной березой.

Read more >

LXXV.

В лесу он снова применил ту же тактику и спросил у тополя, где живет профессор нематологии фон Штейниц. Оказалось, нужно было идти на юг где-то около часа. Проклиная неудобную планировку девственного леса, Пшигода, как заправский спецназовец, рысью побежал в указанном направлении. Он взял хороший темп и шел ровно, не останавливаясь, чтобы полюбоваться красотами вокруг, обходя редких туристов-свидетелей. На полпути его живот стало сводить от голода, и он сорвал с нужного куста банановую гроздь, церемонно извинившись и поблагодарив растение. Еда в Роще была абсолютно бесплатной, но вежливость никто не отменял.

Профессор нематологии жил в гигантском цветке. Это был явно элитный район даже по меркам Рощи: хорошо освещенная открытая поляна с шикарным видом на южный край Танненбаума и с шестью разноцветными домами-цветками. Тополь подсказал, что искать нужно в молочноцветковом пионе сорта Fen Yu Nu, но Пшигода был не силен в ботанике и два раза ошибся, прежде чем нашел нужный. Несмотря на название, пион был откровенно розового цвета. Пшигода осторожно, боясь продавить лепесток, постучал в возвышающийся метра на три пион.

Никто не ответил.

Пшигода постучал еще раз, настойчивее. «К профессору нужен иной подход, нежели к разочаровавшейся в жизни проститутке», – решил он, и когда лепесток всё-таки чуть отодвинулся в сторону и наружу выглянуло недовольное лицо с трубкой и в очках, его встретил кулак в нос. Лицо тут же исчезло, послышался шум, потом крик. Пшигода без труда настежь распахнул лепесток и вошел в дом. Внутри оказалось примерно так, как Пшигода и ожидал. Мебель была в монотонной пионовой гамме и росла прямо из пола. Пестик цветка, по всей видимости, служил обеденным и письменным столом и для этой цели был укорочен и сплюснут. Сбоку виднелась лестница на верхние этажи, отделенные перегородкой. Лежащий на мягком полу, зажимающий нос рукой и хнычущий профессор нематологии явно жил один.

– Хватит орать, – сказал Пшигода, предупредив очередной крик профессора. – Они не успеют.

К боли и непониманию на лице фон Штейница добавился страх. Он подавился криком, потом заткнулся. Был он маленьким сухоньким человечком лет пятидесяти. Одет был в домашний халат, с ног при ударе слетели мягкие тапки. Его водянистые близорукие глаза смотрели на Пшигоду с ужасом. Тот достал из кармана пальто портрет Клауса и ткнул его в лицо профессору, нависнув над ним статуей Командора.

– Видел его?

Фон Штейниц нашарил рукой упавшие с носа очки, быстро надел их, прищурился. Взгляд его фокусировался то на портрете, то на сжимающем его кулаке. Наконец он энергично закивал:

– Да, я его помню. Он сюда заходил, давно, несколько месяцев назад. Он заплатил мне за информацию.

Голос у профессора был на удивление зычный, совершенно не подходящий к внешнему облику.

– Заходил сюда? Значит, ты уже жил здесь, в Роще?

Профессор кивнул. На кончике носа у него повисла капелька крови.

– А как тогда ты сюда переехал? Кто дал тебе столько денег?

– Танненбаум. Пригласил.

– За что?

– За заслуги!

– В нематологии?

– Да! – очки профессора сверкнули, когда он горделиво вскинул голову. Эффект испортила капля крови, заляпавшая ему халат.

– Так, – сказал Пшигода. – Что такое, курвина мать, эта нематология?

– Наука о червях.

– О червях?

– Да.

– И что же такого важного ты знаешь о червях?

– О червях, молодой человек, я знаю всё.

Пшигода многозначительно промолчал.

– Но я не обязан делиться знаниями с каждым базарным хамом…

– А этот базарный хам? – Пшигода шевельнул портретом. – Он заплатил?

Фон Штейниц кивнул и покосился на напрягшийся кулак Пшигоды. Потом зажмурился.

– За ту же информацию, что и Танненбаум?

– За всю не хватило. За часть.

– Открой глаза.

Профессор червей повиновался и увидел, что в другой руке Пшигода держит секатор.

– Я не могу тебе заплатить столько же, сколько Танненбаум, – сказал незваный гость. – Kurva, я, наверное, не могу заплатить и столько же, сколько этот второй. Но я могу тебе кое-что пообещать. Если ты мне всё расскажешь по-хорошему и бесплатно, я уйду, и на твоих руках останется десять пальцев.

Примерно через семь минут Пшигода бежал к выходу из Рощи. Он не боялся, что фон Штейниц настучит Танненбауму; в конце концов, профессор сам выдал секретную информацию, и, узнай об этом деревья, ему первому не поздоровится. Причина спешки была в другом.

Информация профессора червей жгла Пшигоде мозг.

Несмотря на почти два часа бега по весьма пересеченной местности, он почти не запыхался, когда достиг выхода из Рощи. Спокойно прошел мимо скучающих дуболомов и вышел на вокзальную площадь. Как он и ожидал, погони не было. Бег действовал на него медитативно, и поэтому план действий представлялся достаточно четко. Пшигода подошел к ларьку, в котором торговали всячиной первой необходимости, и купил кружку пива и голубиную сосиску в тесте. Получив энергию, его мозг стал приводить разбежавшиеся мысли в порядок, строить их ровными рядами, дисциплинировать и муштровать. Пшигоде нужно было поговорить еще с одним человеком, а потом торопиться домой. В Берлине намечалось что-то большое. Больше, чем взрыв Поезда. Он залил в рот последний глоток пива и уже было собрался идти, как вдруг, словно в подтверждение своих выводов, услышал Голос с Неба.

Справедливости ради, его услышал не только Пшигода. Голос – громкий, чистый, с легким деревянным акцентом – легко разнесся по всему Цоо. Голос вещал:

– Слушайте мои слова. Слушайте мои слова. Слушайте мои слова. Я говорю с вами по поручению Совета Города.

Read more >

LXXIV.

Роща была прекрасна. В ней не было присущего всем другим лесам на планете дендроапартеида. Дубы и березы росли вперемешку с кактусами и эвкалиптами. Гибкие лианы обвивали могучие тисы. Сосны обнимались с пальмами, и, разумеется, цвели сто цветов. В Роще настолько царили единение и гармония, что у Пшигоды возникло приторное чувство в рту. А еще, ко всему прочему, тут жили люди. Дома из камня и пластика, ни в коем случае не деревянные, напоминали причудливые кучи мусора, потому что архитекторами, инженерами и строителями были тоже деревья. Нелепые стволообразные конструкции торчали из земли под случайными углами, не зная симметрии и точности. Если постройка угрожала обвалиться под собственным весом, ее обычно поддерживали лианы или подпирал растущий рядом могучий вяз. Выглядело непривычно, но Пшигода был вынужден признать: красиво.

Всего людей в Роще жило порядка тысячи человек, и все они были рассредоточены по огромной территории леса. На карту рассчитывать не приходилось. Пшигода подошел к приветливо выглядящей березе, вежливо приобнял ее стройный ствол, прижался лбом к шершавой коре.

– Извините, пожалуйста, я здесь впервые, – интимно прошептал он. – Я ищу свою знакомую. Не могли бы вы мне подсказать, как пройти к дому Карин.

Береза покачала ветками, и в шелесте листвы Пшигода услышал ответ.

До дома Карин он добирался около полутора часов, обходя густые заросли, аккуратно пересекая поляны, стараясь не давить цветы. В Роще с пониманием относились к тому, что люди двигаются, переставляя ноги, и тем самым рискуют потоптать траву, но пониманием этим не следовало злоупотреблять.

Карин жила в доме, заросшем сиренью и жимолостью. Почти бесформенную бетонную коробку нежно обвивал плющ. Двери на доме не было – деревья не всегда вникали в тонкости человеческой приватности. Пшигода остановился у входа и громко постучал о дверной косяк. Ему навстречу вышла женщина лет тридцати. Выглядела она странно. Ее идеальное, почти кукольное лицо было серым и бесцветным, глаза каплевидной формы – тусклыми и ввалившимися, роскошные темные волосы – не уложенными и сальными, пропорциональная и впечатляющая фигура – сгорбленной. Женщина явно пребывала в затяжной депрессии. Пшигода молча показал ей портрет человека со шрамом на лице. Карин мотнула головой и вернулась в дом. Пшигода последовал за ней.

– Когда мы были вместе, – стала она рассказывать, когда они уселись в удобные гамаки и стали пить травяной чай с беконным печеньем, – я считала Грега просто клиентом, честно говоря. Постоянным, близким, но ничем не отличающимся… Он, конечно, был в меня влюблен… Жениться несколько раз предлагал, завести семью. Я всё смеялась, всё к шутке сводила. Говорила, что на это нужны деньги. Я не знала, что он… не ожидала, что настолько серьезно…

– И что случилось?

– Однажды Грег ко мне пришел и попрощался. По-настоящему. Я даже не поняла тогда…

Карин всхлипнула, и Пшигода понял, что ей уже очень долгое время было необходимо выговориться.

– Он оставил мне коробку. Сказал: «Будь счастлива». Сказал открыть ее дня через три.

– Когда это было?

– В октябре… Потом он исчез. Перестал заходить. Никто его больше не видел. Я открыла коробку, а там… добра на всю жизнь хватит.

– А что-то еще в коробке было? Записка, может?

– Нет, только артефакты. Я тогда обрадовалась безумно. Тоже не сразу поняла. Рассорилась со всеми подружками. Купила этот дом. В Роще, в цветах, всегда мечтала. Мы с ним тут гуляли… И только сейчас я осознаю…

– А сама коробка осталась?

Карин кивнула. С трудом вылезла из гамака, ушла по кривой лестнице в соседнюю комнату, вернулась с аккуратным деревянным ящиком. Ни капли не опасаясь, протянула его Пшигоде. Ящик был на треть заполнен мелкими, но необычайно мощными артефактами, на секунду напомнив Пшигоде сундук мебельного дракона. Пшигода пригляделся к самому ящику. На наскоро выточенной крышке виднелась неровность, как большой заусенец. А за него, легонько подрагивая на сквозняке, зацепились три коротких светлых волоска. Не дыша, Пшигода извлек их, положил в носовой платок, свернул его в плотный конвертик и убрал в карман пальто. Карин наблюдала за его действиями без всякого интереса.

Вернув ей коробку, Пшигода спросил:

– Ты знаешь, откуда он взял всё это добро?

– Нет. Я никогда не спрашивала, на кого он работал.

Пшигода поблагодарил за чай и беседу. Предложил денег, но Карин отказалась. Он уже выходил из дома, как она тихо сказала ему в спину:

– А вы знаете… что с ним случилось?

Пшигода секунду подумал, потом обернулся.

– Он умер, Карин.

Кукольное лицо женщины дрогнуло и тут же расслабилось. Она явно ожидала этого ответа.

– А как он умер?

– Быстро. Он умер быстро. Он не боялся.

Карин помолчала, но Пшигода видел, что она раздумывает над еще одним вопросом.

– А то, что он сделал… за это добро…

Пшигода дай ей закончить самой.

– Это было что-то хорошее?

– Это было что-то хорошее для тебя, Карин.

Та кивнула, прикрыла глаза, и Пшигода воспользовался моментом, чтобы уйти.

Read more >

LXXIII.

Когда Пшигода проснулся, Янек уже хлопотал на кухне. На завтрак были травяной чай и голубиное яйцо. Пшигода умылся, подкрепился и начал собираться. Чтобы попасть в Рощу, нужно было либо иметь документы, либо дать на ветку охраннику. На второе Пшигоде хватало.

– Оставь топор и сигареты, – посоветовал Янек. – Если найдут, убьют на месте. Буквально четвертуют. Нагнут молодые деревья, привяжут тебя к высоким веткам и отпустят. Зрелище, скажу тебе…

Пшигода кивнул, выложил кисет с табаком на стол, достал из петли в пальто топор.

– Сюда клади, – Янек повел его в спальню и приподнял кровать. В подкроватном ящике лежал целый склад оружия. Среди прочего виднелись и топоры, и пилы.

– На всякий случай, – сказал Янек.

– Мне бы тоже что-нибудь… на всякий случай. Совсем без оружия идти не хочется.

– Как будто у тебя башка не тверже любого дуба. На, держи, – Янек покопался в кровати и извлек оттуда садовый секатор. – Меньше и полезнее, чем твоя гроза старушек.

Пшигода кивнул и сунул секатор за пояс джинсов. Под пальто его было совсем не видно.

Поблагодарив Янека, он вышел из дома и быстрым шагом пошел к Роще. Утренний Цоо гудел, как пчелиный улей. Люди спешили на работу, опаздывали на Поезд, раскладывали торговые лотки. Вход в Рощу располагался там, где до Смещения был давший району название зоопарк. Животных там давно не было, и всё внутреннее пространство занимали деревья. Большие и маленькие, высокие и низкие, они полностью скрывали происходящее в Роще от посторонних глаз. Там уже не было дуболомов – все деревья были обыкновенными, насколько это слово подходило к данному случаю. Например, все они в каком-то не до конца понятном Пшигоде ботаническом смысле были Танненбаумом, или частью Танненбаума, или по крайней мере пребывали с ним на постоянной квазителепатической связи. Что-то связанное с переплетением корней и соприкасанием крон. Сам же владелец Рощи и Цоо виднелся далеко на востоке – его верхушка торчала на трехсотметровой высоте там, где некогда располагалось здание Рейхстага.

Но жили в Роще и люди. Даже просто зайти сюда было огромной привилегией, и ходило много слухов о генетических экспериментах, которые деревья ставили над проживающими здесь людьми. На самом деле всё было прозаичнее, и, как и много где, всё решало исключительно добро. Роща невероятно хорошо охранялась – стоящие по всему периметру дубы-колдуны запросто могли уничтожить подступающую танковую дивизию. Роща считалась наиболее безопасной территорией во всём Берлине, и жить здесь было пределом мечтаний наиболее состоятельной части населения города.

На входе в Цоо, впрочем, колдовской защиты не было. Там стояли обычные дуболомы и лениво проверяли у входящих документы, словно бы истинные деревья считали недостойным общаться с людьми. Отозвав одного из охранников в сторонку, Пшигода сунул ему три серебряные монеты. Дуболом разочарованно пошелестел листвой, и только когда Пшигода добавил к ним детского оловянного солдатика середины века, с облупившейся краской, и охранник принял взятку, выдав взамен дубовый листик.

Read more >