CXXVII.
Многим в Берлине спалось неспокойно в ту ночь. Может быть, конечно, дело было в гигантском псоглавом фантоме, который прошагал по улицам прямо перед рассветом. Может, причина в переделе власти, который произошел на Музейном острове. А может, корни лежат еще глубже – впервые великая колдунья, практически божество в своем доме, была побеждена командой обученных, целеустремленных, но всё-таки людей. Но кто знает, отчего боги плохо спят?
Скелет из Моабита и Куб из Гезундбруннена даже не ложились. Они находились в Башне Куба – приземистом, массивном бетонном комплексе, когда-то бывшем элементом противовоздушной обороны. Время они проводили за игрой в шашки, как самой простой из игр. Оба были сторонниками философии симплицизма, то есть упрощения, но каждый понимал ее по-разному и подходил к ней с другой стороны: один отказался от плоти, второй – от формы. Куб висел в воздухе где-то в метре от пола и тревожно мерцал нежно-розовым, ловя эманации Изнанок. Скелет курил сигару, и вдыхаемый дым проходил сквозь него, выходя непослушными клубами из грудной клетки и из-за позвоночника, окутывая колдуна мягким облаком. Они провели за одной партией уже много часов. На доске по-прежнему стояли всего две шашки – черная и белая.
Чуть западнее, в Шарлоттенбурге, в своем роскошном дворце Падишах ворочался и не мог заснуть. Сам этот факт его волновал – значительную часть своей колдовской мощи он черпал именно из сновидений, своих и своих подданных. В эту ночь сны были дрянные, рваные, обугленные. Падишах открыл глаза, выругался по-шумерски. Крякнул, перевернулся на другой бок на своей королевской кровати с бархатным балдахином. Сотворил себе бокал Шато Лафит, галету с фуа-гра, нубийскую наложницу. Не удовлетворился ничем.
Этвас Андерес лежал недвижно, уставившись своими оранжевыми глазами в потолок. Во Дворце Стонов, его обители, возведенной на месте большого городского парка, никогда не гаснул свет и не стихали звуки, но никогда раньше это не мешало ему спать. Он первым из великих колдунов узнавал все новости Берлина. Так было и сейчас: он уже знал о произошедшем на Музейном острове и даже догадывался об ответе Виктора. Изменение статус-кво ему не нравилось. Ночь пахла войной. Этвас почувствовал, как его глаза наполняются слезами, не стал сдерживаться и разрыдался – искренне, глубоко, как умеют только дети. Потом встал с кровати, сделанной из бесформенного куска живой, чувствующей плоти, подошел к большому платяному шкафу, занимавшему полкомнаты. Известным ему одному заклинанием распахнул створки. В шкафу, насаженные на аккуратные крюки, висели тела детей, в основном в возрасте от девяти до тринадцати лет. Тело, которое он носил сейчас, мягко свалилось на пол, и один из висевших на крюках мальчиков открыл свои ярко-оранжевые, без радужек и зрачков, глаза.
В центре города Танненбаум беспокойно шевелил ветвями, из-за чего колыхалась вся Роща, и казалось, что дует ветер, хотя на самом деле никакого ветра не было. Колдун-дерево чувствовал опасность всем телом, впитывал ее корнями из пережившей бессчетное количество опасностей земли. Что-то случилось этой ночью, и что-то еще случится. Танненбаум вспоминал битвы между великими колдунами, борьбу за власть, раздел территорий, основание Совета, пресекшего эти внутренние склоки. Деревья никогда не хотели войны. Долгое время Танненбаум думал, что Виктор Лихтенхерц разделяет эти ценности. Теперь к чувству опасности примешивалось сомнение. Война, кровь, массовые убийства всегда плохи для деревьев. Им, чтобы расти, нужен углекислый газ. Пока что люди были его надежным источником.
На юге, в Вильмерсдорфе, рыжеволосая Ведьма высунулась из бассейна, в котором пыталась уснуть. Прислушалась к Луне, вздохнула. Откинулась назад, отпустила бортик и поплыла на спине, распустив, раскидав свои роскошные волосы, давая им как можно больше пропитаться водой. Вода вошла в нее, просочилась внутрь. Ведьма сама стала превращаться в воду. Сначала из нее вытек весь цвет, растворился, исчез в глубине бассейна. Затем пальцы ее стали тоньше и тоньше, начали таять, как сосульки. То же самое происходило с ногами, всем телом. Ведьма из Вильмерсдорфа некоторое время побыла просто лицом, беспечно лежащим на холодной прозрачной воде, но потом растворилось и оно. Только пучки рыжих волос, как диковинная ряска, остались плавать на поверхности.
Сивилла из Кёпеника проснулась в своей пещере. Первым делом проверила отпрысков – все были в порядке, все до одного. Женщина-ящер лениво потянулась, устроилась поудобнее и снова погрузилась в приятную дрему. События в центре Берлина мало ее волновали. Вместе с ней в теплой влажной пещере спокойно спали тысячи и тысячи отложенных яиц.
Из Литенхерцев в ту ночь не спал никто. Клавдия, Отто и Франсуа внимательно следили за штурмом музея Боде, собравшись вместе в скрытом наблюдательном пункте на крыше Пергамона. Отто вел подробные записи. Несколько раз Клавдия чувствовала страшную боль Доротеи и каждый раз презрительно морщилась. Потом, когда шум в музее Боде стих, мужчины отправились к себе, а Клавдия осталась сидеть наверху, как старая ворона, ожидая возвращения Виктора. Музейный остров маленький, и выплеск эмоций долетел до нее, захлестнул, как сильный прибой. Она мстительно расхохоталась, посмотрела на рождение темного собакоголового фантома, докурила сигарету и пошла спать.
Шпрее неспешно колыхалась всю ночь, улавливая малейшие изменения в атмосфере города.
Александр смотрел на происходящее через свой кристальный шар. Он не покидал телебашню уже много месяцев и пользовался исключительно колдовскими способами, чтобы следить за миром вокруг. Несмотря на расхожие слухи, он не был всеведущ, он просто знал очень, очень многое, а для всего остального он вырастил этот шар из единой песчинки оксида цинка с вкраплениями алюминия. При помощи шара он мог наблюдать за многими происходящими в городе событиями, если, конечно, хотел, потому что чаще всего его взгляд был обращен в другие места. Но не в эту ночь. Александр чувствовал ее важность, чувствовал, как в эту ночь Вселенная кидает и кидает игральные кости, как вероятности схлопываются, открывая одно будущее и навсегда закрывая другое. Будущее Берлина, будущее Арка, даже будущее его самого. Это стоило того, чтобы отвлечься от исследований.