CXXIX.
Боль в горле усилилась. Арк чувствовал, как Виктор проскальзывает в его мозг, проминает все защиты, растворяет сопротивление. Арк уже не был камнем, но и это его не спасло. Виктору было всё равно. Он открыл и прочитал Арка, как содержимое одной из своих папок. А потом расхохотался.
– В собаке?! Это интересно. Неожиданно. Свежо! Нигошу удалось меня развлечь.
– Он уже давно убежал, – сказал Арк.
Виктор махнул рукой.
– Мелочи. Я понял принцип. Если нужно будет, я выверну наизнанку каждую собаку, крысу и клопа в городе – и наверняка найду его.
«Сейчас он поймет», – подумал Арк, прекрасно понимая, что и эта мысль будет прочитана.
– Но, – лицо Виктора мгновенно стало серьезным, – это также означает, что Нигош всё-таки не придумал, как телепортироваться на Земле. Это крайне досадно. Захват мира придется ненадолго отложить. Сосредоточиться на Берлине.
От этих слов у Арка пробежал мороз по коже.
Виктор оценивающе посмотрел на него.
– Есть восемь способов тебя уничтожить, тут же, на месте. Но ты мне нравишься, Аркадий. У тебя имеется интересное свойство – ускользать от смерти. Даже превращение в статую тебя не успокоило. Я предлагаю тебе стать моим учеником. Не безмозглым хундескопфом, а настоящим, полноценным учеником. Первым в своем роде. Вместе мы многого добьемся. Ты получишь свое жилье на острове – в последнее время тут много вакансий…
«Тут какой-то подвох», – подумал Арк.
Виктор снова засмеялся:
– Конечно. Моим первым приказом будет пойти и убить всех полицейских Берлина. Начиная с твоих друзей. С Советом мы потом разберемся вместе.
Арк даже не успел сформулировать ответную мысль, как Виктор уже качал головой, прочитав только его эмоции.
– Как ты понимаешь, они уже мертвы. Что бы ни случилось, им не пережить этих нескольких дней, за которые я отловлю их и передушу, как котят. После их фокусов в музее Боде я просто обязан это сделать. Следующими будут Клавдия и эти два мальчика-с-пальчика. Я, видишь ли, сторонник не угроз, а демонстраций.
– Но ты пообещал! – напомнил возмущенный Арк.
Виктор фыркнул:
– Что стоит обещание, данное мухе? Травинке у меня под ногами?
Он встал из-за стола, размял ноги, потер затекшие колени.
– Это было не обещание, это была капля меда, к которой ты прилип и теперь никуда не улетишь. Справедливости ради, это был твой единственный шанс, иначе я сравнял бы Иммануилкирхе с землей, как должен был сделать уже давным-давно. Я так понял, ты не принимаешь мое предложение?
Он подошел на два шага ближе к Арку и как будто стал выше ростом. Тени сгустились вокруг него, образуя темную ауру. Его очки хищно блестели в свете неоновых ламп.
И тут Арку на секунду стало жалко Виктора. Он изо всех сил постарался удержать это чувство, но оно прорвалось. Виктор, такой умный, такой могущественный, так хорошо всё рассчитал. Повелитель Берлина, потом мира. Обманул весь Совет, сбросил главного конкурента с пьедестала. Выследил единственного колдуна, который мог помочь с его планами. Силой, шантажом выведал, где тот прячется. Нес победу в ладони, как Анубис Арка. Но это у него не получилось, то сорвалось, здесь его предали, тут обманули. Нигош ему не поможет, все планы, все козни пошли к черту. Бедный, бедный всемогущий Виктор…
Арк посмотрел противнику в глаза и увидел, что тот в бешенстве. Губы Виктора превратились в две белые полоски, лицо пошло пятнами. Опасно жалеть тех, кто умеет читать мысли. Боль в горле Арка достигла апогея. Он словно физически почувствовал там что-то острое, колющее, рвущееся наружу. Даже ощутил привкус крови.
Виктор сделал молниеносный сигнал рукой, и два добермана схватили Арка за руки, силой поставив на колени. Из их пастей несло тухлятиной. Виктор подошел совсем близко, навис над Арком, так что тот смог почувствовать и его дыхание. И вдруг зрачки Виктора расширились. На миллисекунду опаснейший колдун Берлина, без пяти минут хозяин мира, испугался. Увидел что-то, чего никак не ожидал.
А потом это случилось.
Началось со странной, агрессивной отрыжки. Она продрала Арково горло, и он только успел как можно шире открыть рот, как вдруг оттуда высунулось что-то острое и металлическое. И полезло дальше. Челюсть Арка отвисала всё ниже и ниже, надрывая плоть, ломая анатомию, и вслед за острым лезвием, которое он слишком поздно опознал как шпиль, полезла вся Черная Башня Осткройца. Шпиль, как швейная игла, проткнул грудину Виктора, увлекая его за собой, сминая пополам, и полетел наверх, к куполу собора, а за ним невероятным черным поездом, нарушая все законы приличия и геометрии, неслось гладкое, толстое тело Башни. Купол ее не затормозил. Башня пробила его навылет, по инерции пролетела чуть дальше и грузно осела, поднимая клубы пыли. Люминесцентные лампы замигали и погасли, и Берлинский Дом погрузился в темноту.
Всё это время Арк стоял на коленях, но как только нижние этажи Башни вылетели из его Пасти, он откатился в сторону, его вырвало, и второй раз, и третий, из него извергались кровь, пыль, мелкие камешки – и всё это было приправлено неопознанной черной слизью. С трудом поднявшись на ноги, он стремглав, не разбирая дороги, побежал вон из собора, остановившись лишь снаружи, упав на траву без сил, без ума, вытошнив из себя остатки слизи.
Потом он смог привстать и оглядеться. Всё выглядело так, как будто у собора сбоку купола вырос огромный черный флюс. Остальной купол медленно проваливался внутрь вокруг навершия Башни. Ее шпиль, освещенный мягкой предрассветной зарей, казался красным от крови. Останков Виктора на нем уже не было. Собор был мертв. Башня, а с ней и Нигош Черный полностью впитали его колдовскую силу. «Хозяин никогда не покидал меня, – подумал Арк, но эта мысль не обрадовала его, не ободрила, а наоборот – сделала что-то с его желудком, и его снова вырвало, желчью и водой. – Ну и черт с ним. Ну и черт с ними со всеми».
Весь Берлинский Дом скрипел и содрогался, как корабль с пробитым днищем. Из его дверей веселой гурьбой выбежала стайка собак. Арк узнал двух доберманов, которые держали его внутри.
Рядом с ним на траву приземлилась Лу-оспри, превратилась в человека, подбежала к нему. Он обнял ее, потом отстранился. Слова были не нужны. Она продолжала держать руку на его плече. Вместе они, завороженные, немые, смотрели на открывающуюся перед ними картину.
Новое солнце всходило над Берлином.