LXXX.
Утро у Пилар выдалось тяжелым. Мигель разбудил ее чуть-чуть до рассвета, когда небо только начало розоветь. Сыну Пилар было девять, он родился незадолго до Смещения. Когда врачи рассказали, что ожидает родителей ребенка с такими осложнениями, отец Мигеля исчез без всякого колдовства, оставив Пилар совсем немного денег, а также чувство глубокого изумления природой мира и людей. Изумление сменилось смирением, и когда одиннадцать месяцев спустя Смещение вывернуло реальность наизнанку, Пилар это потрясло меньше, чем кого-либо. Она оказалась готова к этому, словно вся ее жизнь до той поры подводила ее к апокалипсису.
Пилар очень быстро поняла, что в мире, где всё решают не деньги, не связи, а смелость, адаптивность и колдовская сила, у нее неплохие шансы. Единственным якорем, который был в ее жизни, оказался Мигель, маленький, слабый комок плоти, требующий постоянной защиты и опеки, и тогда она превратила его в фундамент, на котором построила собственный дом. Мигель оправдывал любые поступки, отметал все моральные императивы, сводил на нет сомнения. Пилар вгрызалась в новую реальность, цеплялась за все видимые и невидимые возможности, потому что зарабатывала на жизнь не только себе, но и ему, беспомощному, безответному мальчику, который даже в девять лет не мог себя кормить и одевать и будил ее до рассвета дикими криками.
– Chico, – говорила она, успокаивая сына, пока Мигель прижимался к ней всем телом и легонько дрожал. – Chiquito. Всё будет хорошо, chiquito. Начинается новый долгий день.
Мальчик проплакал всё утро, и Пилар долго собиралась, пила черный злой кофе чашку за чашкой, пыталась задвинуть на какую-то заднюю стенку своего сознания последствия тяжелой ночи. Она знала, что сегодня ей предстоит важная и сложная работа. Но какая-то часть ее сопротивлялась и твердила, что никакая работа, никакие колдуны со своими интригами, вообще ничто происходящее за пределами ее небольшой квартиры не так важно, как самочувствие и настроение ее ребенка.
Она оделась в обычную одежду – плотную теплую кофту и брюки карго с карманами, пока Мигель удовлетворенно агукал. Завтракать он, несмотря на все уговоры, наотрез отказался и теперь наслаждался маленькой победой над матерью. Пилар одела и его тоже, впихнула непослушные ручки-веточки в рукава куртейки, и они вышли на улицу.
День выдался солнечный и морозный. Зябко кутаясь в кофту, Пилар повела Мигеля через всю Александрплатц, в госпиталь Оксаны. Там жила медсестра Катрин, девчушка, которая присматривала за мальчиком, пока Пилар работала. По дороге Мигель вел себя беспокойно, капризно, не хотел идти обычным путем, тыкался во все стороны, как слепой щенок на поводке. Пилар крепко держала его за руку.
Благодаря редкому явлению февральского солнца площадь была полна народу. Люди, соскучившись за долгую зиму, высыпали на улицу, варили кофе в больших чанах, шумно обсуждали вчерашнее объявление. Уже начали работать торговые палатки и кабинки. Слышался стук молотка сапожника Даниэля, обосновавшегося в самом центре площади и за копейки чинившего даже самые требовательные и высокотехнологичные «Найки» и «Адидасы».
Мигель закричал внезапно и громко, как пожарная сирена. Некоторые прохожие оглянулись на него, но никто ничего не сказал – жителям Алекса была свойственна некоторая флегматичность. Надо ему – значит, кричит.
Мигель никак не хотел успокаиваться, он рыдал, махал руками и ногами и тянул Пилар куда угодно, но только не к госпиталю. «Такого приступа у него не случалось давно, – подумала Пилар, – с тех пор, как мы достали новые таблетки. Что же будет, когда они закончатся?»
Пилар и безутешный мальчик почти дошли до госпиталя. Крик Мигеля перешел в ультразвук, и Пилар вдруг почувствовала сильную колдовскую волну. Метрах в трех от них земля вспучилась, и серый асфальт площади окрасился сотней цветов. Кто-то сбоку весело засмеялся, но Пилар на всякий случай заняла боевую стойку. Рядом с ними упала крупная птица, резко затормозила перед самой землей, превратилась в Лу. Взгляд ее всё еще горел птичьим хищным огнем.